– Может, да. Но если всё будет нормально и все согласятся, можем и сами дать заявку на участок. Или что-нибудь построить в городке. Я могу открыть там практику. Черт, да у тебя у самого столько книг, что уже впору свою библиотеку открывать.

Холлис с сомнением нахмурился:

– Всем нам тесниться в том крохотном доме.

– Хорошо, сначала на улице поспим. Мне без разницы. Это наши дети.

Холлис глубоко вдохнул. Сара уже знала, что он сейчас скажет; вопрос был лишь в том, когда.

– Итак, когда ты хочешь, чтобы мы отправились?

– Вот и здорово, – сказала она и поцеловала его. – Я думаю, что уже завтра.

* * *

Луций Грир стоял на дне сухого дока в свете прожекторов, глядя, как у борта корабля раскачивается боцманская люлька с человеком в ней.

– Бога ради, кто такую хреновую сварку налепил? – заорала Лора.

Грир вздохнул. За последние шесть часов он почти не слышал от Лоры ничего одобрительного. Опустив люльку на дно дока, она вылезла наружу.

– Мне надо полдюжины рабочих прямо сейчас. И не тех шутников, которые всё это наляпали.

Она задрала голову.

– Вейр! Ты там?

У рейлинга появилось лицо Вейра.

– Цепляй еще три люльки. И найди Рэнда. К восходу солнца надо переварить эти швы.

Краем глаза Лора глянула на Грира.

– И не возражай. Я пятнадцать лет командовала заводом. Я знаю, что делаю.

– От меня ты жалоб не услышишь. Поэтому Майкл и хотел, чтобы ты здесь была.

– Потому что я упертая.

– Твои слова.

Лора стояла, откинувшись назад, уперев руки в бедра и скользя взглядом по корпусу корабля.

– Скажи-ка мне кое-что, – заговорила она.

– Хорошо.

– Ты никогда не думал, что всё это чушь собачья?

За что он любил Лору, так это за прямоту.

– Никогда.

– Ни разу?

– Не сказал бы, что такая мысль не приходила мне в голову. Сомнение естественно для человека. Играют роль наши дела. Я старый человек. У меня нет времени долго раздумывать.

– Интересная философия.

Вдоль борта «Бергенсфьорда» упали два каната, потом еще два.

– Сам понимаешь, – продолжила Лора, – все эти годы я думала, вдруг Майкл найдет себе подходящую женщину и остепенится. Даже в самых страшных кошмарах я не могла себе представить, что моей соперницей станут двадцать тысяч тонн стали.

У планшира появились Рэнд и Вейр и начали стропить люльки.

– Я тебе еще здесь нужен? – спросил Грир.

– Нет, иди спать.

Она махнула рукой Рэнду.

– Погоди, я сейчас поднимусь!

Грир поднялся из дока, сел в свой пикап и поехал по причалу. Боль становилась всё сильнее; скоро он уже не сможет ее скрывать. Иногда холодная, будто пронзающая ледяным кинжалом, иногда горячая, будто внутри него рассыпались тлеющие угли. Он уже с трудом мог сдерживать это; когда ему наконец удалось помочиться, это выглядело, как артериальное кровотечение. Постоянный привкус во рту, кислый, с оттенком мочевины. Последние пару месяцев он много чего сам себе говорил, но, насколько он понимал, у всего этого мог быть лишь один конец.

В конце причала дорога сужалась, по обе стороны от нее плескалось море. Здесь, в узком месте, дежурили с десяток человек с винтовками, когда Грир остановился рядом с ними, из кабины заправщика вылез Пластырь. Подошел к нему.

– Как там дела снаружи? – спросил Грир.

В ответ Пластырь втянул воздух сквозь зубы.

– Похоже, Армия патруль на разведку послала. Сразу после заката видели свет фар на западе, но с тех пор больше ничего.

– Тебе здесь побольше людей не надо?

Пластырь пожал плечами:

– Думаю, на эту ночь сойдет. Пока что они просто вынюхивают. – Он внимательно поглядел на лицо Грира. – Нормально себя чувствуешь? Что-то лицо у тебя скверное.

– Просто надо ненадолго ноги протянуть.

– Ну, если кабина моего заправщика устроит, давай. Поспи немного. Как я уже сказал, вряд ли тут сегодня что-то случится.

– Мне еще кое-что посмотреть надо. Может, потом, когда вернусь.

– Мы здесь, если что.

Грир развернул машину и поехал обратно. Как только он оказался вне зоны видимости поста, то остановился у края причала, вышел из машины и согнулся, хватаясь за бампер. Его вырвало. Но из него мало что вылетело, немного воды и какие-то сгустки вроде яичного желтка. Он стоял, согнувшись, еще пару минут, пока не решил, что всё кончилось. Взял из кабины флягу, прополоскал рот, потом плеснул воды в ладонь и умылся. Самым худшим во всём этом было одиночество. Не сама боль, а то, что ее надо было скрывать. Интересно, что же будет. Растворится ли мир вокруг него, будто сон, пока он не перестанет осознавать его, или, напротив, всё виденное им в жизни, люди и вещи, встанут перед ним живыми образами, пока он не будет вынужден отвернуться, как от яркого солнца в ясный день?

Он запрокинул голову к небу. Звезды были слегка затянуты дымкой влажного морского воздуха и, казалось, колебались. Он сконцентрировал сознание на одной звезде, так, как давно уже научился, и закрыл глаза.

Эми, ты меня слышишь?

Молчание.

Да, Луций.

Эми, прости меня. Думаю, я умираю.

47

Весенний день. Питер работал в саду. Всю ночь шел дождь, но к утру небо расчистилось. Раздевшись до рубашки, он бил мотыгой в мягкую землю. Они не один месяц ели домашние консервы, глядя, как падает снег, пора уже снова свежие овощи вырастить.

– Я тебе кое-что принесла.

Эми тайком подошла сзади и теперь, улыбаясь, протянула ему стакан воды. Питер взял его и отпил. Холодная, аж зубы ломит.

– Почему домой не идешь? Уже поздно.

Действительно. Тень от дома уже стала длинной в лучах заходящего за хребет солнца.

– Много что сделать надо, – сказал он.

– Как всегда. Завтра снова за работу возьмешься.

Они поужинали, сидя на диване, а старый пес крутился у их ног. Пока Эми мыла посуду, Питер развел огонь. Дрова быстро занялись пламенем, потрескивая. Приятная нега в должный час – они лежали под плотным одеялом, глядя на языки пламени.

– Не хочешь, чтобы я тебе почитала?

Питер сказал, что это было бы здорово. Эми ненадолго оставила его и вернулась с толстой книгой в руках. Хрупкие страницы. Снова устроившись на диване, она открыла ее, прокашлялась и начала:

«Дэвид Копперфильд», Чарльз Диккенс. Глава первая. «Я родился».